22 апреля 1849 года Фёдор Михайлович Достоевский был отправлен в острог, в котором он пробыл долгих 4 года. В этот день мы будем отмечать 170 лет с момента начала становления Фёдора Михайловича как классика мировой литературы. Почему пребывание классика в сибирском остроге считается началом выхода писателя на мировые литературные просторы?
Да, действительно (так скажут досужие писаки), к моменту заключения под стражу Фёдор Михайлович был уже известным писателем, написавшим роман «Белые ночи». Почему же Ф.М. Достоевский становится классиком лишь начиная с апреля 1849 года? Дело в том, что он прошёл острог не только как каторгу — физическое наказание, но этот выдающийся мыслитель, философ пережил удивительный этап в своей жизни — период становления не писателя, а выдающегося религиозного философа.
Что здесь важно? Особенно важно для нас то, что из слабоверующего фрондера, находящегося под влиянием левого крыла Северного Общества декабристов (группа Фонвизина и др.), он приходит к глубокому осмыслению религиозной доктрины, а через неё и ко всему социальному дискурсу. Мы понимаем, что это происходит не случайно (хотя обстоятельства и близки к случайности — в остроге дают на руки только Евангелие, и на полях книги, подаренной ему Н. Фонвизиной, он делает пометы сугубо промыслительного характера), здесь происходит его духовный рост.
Мы знаем, что Фёдор Михайлович попадает в круговорот анти-самодержавной фронды в результате глубокого сочувствия либеральным и западническим идеям, направленным прежде всего на сопротивление устоям.
Когда писатель вышел из острога, это уже был глубоко верующий, скорее всего даже ветхозаветный консерватор православного типа, близкий к движению Русского народа (тому, что впоследствии получило название Общества Михаила Архангела). Очень серьёзное перерождение Фёдора Михайловича связано с его глубоким погружением в новое осмысление евангелического текста, в основном через призму его социальных, или лучше сказать социально-религиозных установок на момент его участия в кружке петрашевцев.
Исключительно важны открытия последнего времени, сделанные специалистами-дактилоскопистами, считанные с полей Евангелия. Его замечания — их более 1’400, в том числе сделанные ногтём, дают не только новую картину переосмысления евангелического текста с точки зрения социальной доктрины петрашевцев, но и даёт удивительное новое через новую призмы, под новым углом зрения, саму фигуру Достоевского-писателя.
Да, конечно, мы знали Достоевского как полу-революционера, полу-бунтовщика — человека, в эпоху 1840х годов сочувствующего последователям декабристов, возглавляемых Михаилом Петрашевским. Но открытия, сделанные учёными в последние десятилетия, объясняют нам истоки и генезис Достоевского как религиозного мыслителя и просветителя, находящегося в таком качестве и поныне (Фёдор Михайлович по своим глубоким религиозным и религиозно-этическим воззрениям сопоставим с таким выдающимся религиозным философом, как В. Соловьёв). Теперь становится более понятным весь социально-религиозный дискурс Достоевского, который пронизывает все его главные, как мы теперь скажем «программные», литературные произведения, в том числе «Братья Карамазовы».
Ведь, казалось бы, писатель в произведении «Бесы» должен был бы быть на стороне Ставрогина. Однако, он выводит фигуру Ставрогина как главного обвиняемого, или, лучше сказать, угрозу обществу во всей пореформенной ситуации, и этим своим отрицательным героем делает главное предупреждение фрондирующей интеллигенции, особенно её консервативной части, о той угрозе, которая стремительно в 1840-1860 годы надвигается на Россию.
Фёдор Михайлович, пройдя своё религиозное обновление, как никто понимал и видел основную угрозу русским духовным устоям в России. И точно и бескомпромиссно говорил, что не марксизм и не западничество есть главная угроза российскому обществу, а именно безверие, отказ от основных этических норм, отрицание института греха и призыв к вседозволенности в угоду утопиям «без руля и без ветрил». Это и есть холодный ветерок, которому на самом деле безразлично, какую социальную доктрину взять на вооружение, чтобы привести в действие всепоглощающую бурю социально-революционного слома.
Робкие указания писателей и интеллигенции той поры на то, что происходит в обществе (Чехов, Толстой, Глеб Успенский, Короленко, Гиляровский и прочие) не давали той амплитуды, того градуса страсти, которые направлены на демонстрацию грядущей бури в произведениях Достоевского. Именно Фёдор Михайлович был тем самым барометром, предвестником анализа грядущей катастрофы.
Последние достижения учёных, их комментарии к тексту Евангелия, сделанные рукой писателя в остроге, дают чёткое понимание того, как Достоевский шёл по пути своего собственного роста — как социальный аналитик, пользуясь всего-навсего текстом Нового Завета.
На меня как на учёного в своё время произвела впечатление фраза президента США Франклина Делано Рузвельта относительно произведений Маркса, прежде всего его «Капитала» и марксового анализа природы капитализма. Он буквально сказал: «Мы эту умную книгу одним коммунистам не отдадим».
Выдающийся папа римский Лев XIII пошёл дальше — выступая перед кардиналами в 1880 году, он сказал: «В этом сложном труде слишком много интересных и горьких истин, чтобы они могли быть оружием лишь против нас. Эти знания могут быть и нашим оружием». Он добавил, что этот текст должен послужить во благо Церкви и её социальной доктрины, что, как мы теперь знаем, и было сделано впоследствии.
Этот самый плодовитый глава католической церкви (больше, чем он, энциклик не написал никто); его перу принадлежит самая известная энциклика, получившая название по её первым словам «Рэрум Новарум», которая легла в основу всего изменения социальной доктрины и облика католической церкви и самого серьёзного дискурса в Европе за последние сто лет. Энциклика папы Иоанна Павла II (Кароля Войтылы) «Centesimus Annus» была основана на энциклике Льва XIII.
При чём здесь Маркс, Достоевский и социальная доктрина католической церкви, спросите вы? А вот причём. С гениальной прозорливостью, присущей Достоевскому , была подхвачена и получила определение главная доктрина социальной протестности второй половины XIX века, которая, конечно, имела вполне определённую природу — природу отхода от основополагающих христианских ценностей в сторону экономической предопределённости. Это видно из всех пометок, сделанных гениальным писателем на полях библейского текста.
Конечно же, об этом не могли не знать религиозные деятели второй половины XIX века, не могли не знать религиозные и церковные руководители и Ватикана. Они не могли не обратить внимание на те процессы в социальной сфере, которые уже были не за горами. Их, конечно, ждали и предчувствовали. Вопрос в том, какие же были предприняты меры и шаги для преодоления грядущих назревающих социальных катаклизмов.
К сожалению, ни церковь, ни политические элиты держав той поры не придавали должного внимания духовно-этическим социальным протестам, отражением которых и были произведения социалистов, прежде всего социалистов-радикалов: Маркса, Энгельса, Лафарга и других. Но Достоевский, сидя в остроге, лишенный книг, связи с обществом и вообще с внешним миром всё это видел, чувствовал и предрекал.
Главный тезис Достоевского — что социальная буря будет носить беспрецедентно жестокий и масштабный характер тогда, когда будет накладываться на социально-экономические недовольства общества, всеобщее грехопадение и отход от сдерживающих морально-этических норм. Россия, где основополагающей доктриной была так называемая восточно-христианская идея, станет главным указанием бурных потрясений и глобальных протестных движений, так как безверие в России — не всё равно, что безверие в Люксембурге или даже в Бельгии. Россия — чересчур важный оплот духовной целостности христианской цивилизации, чтобы быть второстепенным ристалищем в социальных битвах. Падение христианской морали в России неминуемо станет детонатором изменений всего социального лица мира, и изменение духовного облика России приведёт к изменению всей социальной парадигмы не только в Европе, но и во всём мире.
Большой подарок мыслящим людям в России и в целом всему образованному классу в Европе сделали издатели, выпустив отдельным трудом сибирские пометы Достоевского на скромном издании Библии, подаренной вдовой декабриста скромному заключённому в остроге, который оказался, как мы понимаем, пророком грядущих катаклизмов в России и в мире в целом. Трудно переоценить открытия учёных, сообщившие новое прочтение доктрины Достоевского.
