Крупный российский художник Николай Наседкин (род. 1954) представил свои нефтяные работы на выставке «Николай Наседкин. Нефть: личная история», открывшейся в Государственной Третьяковской галерее на Крымском валу.
Удивительна в этой экспозиции не только попытка художника воспользоваться нефтью как инструментом живописи (краской), но и концепция автора. «Э-Вести» посчастливилось поговорить с Николаем Наседкиным об уникальном проекте и о его творчестве.
ЭВ: Николай, расскажите, пожалуйста, в чём состоит основная творческая концепция Вашей живописи? Это концептуализм или что-то иное?
Николай Наседкин: Основная творческая концепция, она же и концепция этой выставки, может быть сформулирована в двух фразах: ресурс человеческий, российский, и ресурс наших недр. Мы сидим на этом ресурсе, в этом наше богатство и наша сила и мощь. Это — моя боль за будущее России, будет ли она?
Что это, нефть? Это искушение? Смотрите, на норвежцев, которые были хорошими и сплочёнными, а потом добыли нефть, и даже при их разумной организации получили проблемы. А вот греки молодцы – те не хотят добывать свою нефть, боятся всё испортить. В принципе, основная концепция этой выставки – это предупреждение.
Нефть, которую мне привозили — уйгурская парафиновая нефть, представляет собой живой материал. Нефть – это таинственная вещь, она не сохнет, делится на фракции… Однажды моя нефть попала в какую-то реакцию и зашипела, стала пегая. Она несёт в себе заряд, заряд страшный.
Там запах-то какой! Когда я возвращался в метро, народ от меня отсаживался; я выносил одежду на балкон (в моей мастерской архитектор придумал два балкона). В результате я так надышался нефтью, что получил ожог лёгкого, и дал соседям подписку, что с этой гадостью я работать больше не буду.
ЭВ: К какому направлению в живописи Вы сами себя относите?
Николай Наседкин: Этот вопрос скорее к куратору выставки — он так хорошо об этом говорит (улыбается — прим. ред.)!
Вы понимаете, я просто бросился в поиск составных частей этой мысли, увлёкся, отдал дань времени. Моей задачей было выразить скромное, но своё видение.
Я задал себе вопрос: «Насколько мы всё помним?». У нас произошёл перелом, и я не успел чуть-чуть об этом договорить в советский период. В Третьяковской галерее есть мои работы того времени.
Для нас это было очень сложной моделью. Я понимал, что началось новое время. После авангарда 1930х годов у нас была пропасть, мы были отсечены от мира. Но если революция 1917 года дала мощный мировой выброс, то изменения нашего времени не дали такого выброса для мирового искусства. У нас кончился период изоляции, новый мир вошёл в нашу жизнь, и мы увидели себя. Для меня открылся диапазон использования новых технологий, основы нового языка – хотя этот язык тоже уже архаичен… Да, у нас было развитие, но было и мировое развитие.
Как было всё это соединить, когда всё сломалось для нашего сознания? Бурение и добывание нефти заполняется чем-то – так и мы заполнились именно водой. Послесоветский период – он пустой, это зарождение поиска.
ЭВ: Предлагаете ли Вы решение этой проблемы?
Николай Наседкин: Я считаю, что человек разумный, он должен владеть своим разумом. Как спастись от безумия? С какой мыслью мы умрём? С надеждой на то, что это всё останется, или без неё?
Единственная надежда на то, что Космос не даст нам дойти до этого безумия.
ЭВ: Мы – люди верующие, у нас нет таких вопросов экзистенциального плана. Нам понятно, что мы уйдём в другое состояние и Господь всё предусмотрел, всё написал. Но у каждого – своё домашнее задание.
Николай Наседкин: Я по-другому верующий.
ЭВ: Кто для Вас учитель в мировой живописи?
Николай Наседкин: В мировой живописи это, конечно, Винсент Ван Гог. Вся экспрессия, любовь, понимание у меня идут оттуда. Матисс, конечно, тоже. И Пикассо – он как Прометей.
Из наших — это Васнецов-монументалист, из XIX века — Врубель, Коровин.
ЭВ: Врубель, на Ваш взгляд, был ли выразителем русского типа своего времени?
Николай Наседкин: В принципе, если его проиллюстрировать, то там нет сюжета. Все его паны, портреты, особенно портреты… Но я думаю, что он именно художественными средствами попал в русский космизм.
ЭВ: Кто ещё?
Николай Наседкин: Из определяющих направление я бы назвал квадрат Малевича. Это же изначально была ошибка Малевича, он участвовал в театральной постановке, что-то случайно закрасил и через какое-то время всё это выдал. В нём очень силён момент подсознания, и ему как-то очень быстро пришла в голову эта идея. Дух захватило, он попал в небытие, в ту неизвестность, где мы находимся.
ЭВ: Вы говорите о том, что после 1930 годов в русском искусстве был период безвременья, поиска своих методов, своего лица. Но многие за границей говорят сегодня о том, что у русского искусства нет национального лица.
Николай Наседкин: То, что представляется от нас сегодня, с моей точки зрения, не совсем передаёт нацию. Я говорю это безо всякого патриотизма или каких-то наносных вещей. Но искусство в целом сейчас так настроено, что оно размывается. Может, время такое наступает, где все границы стираются? И вопрос: как уцелеть, не впадая в крайности?
ЭВ: Художнику сегодня свойственно понимание того, что он отражает дух времени и народа?
Николай Наседкин: Конечно. Я считаю, что художник – это своего рода диагност.
ЭВ: Но ведь был период после крушения советской власти, когда сдирались формы, методы и инструменты с западного образца?
Николай Наседкин: Это не совсем так, я думаю, что это был ликбез. Тогда был вакуум, провал, который чем-то должен был заполняться. Он заполнялся таким образом. Но у нас возникли и явления мирового порядка – это, конечно, Кабаков. Он анализировал, аккумулировал всё постсоветское пространство, и у него это получилось.
ЭВ: Мир больше материален или духовен?
Николай Наседкин: О духовности лучше не говорить, она потом как-то дискредитируется. Конечно, он материален. Я только после операции, и когда ситуация на грани жизни и смерти, становишься 100%-м материалистом. Не потому, что ты просишь и надеешься, но вообще…Но вопрос открыт: почему мы всё это делаем? Потребность в этом есть.
ЭВ: Легко ли художнику быть счастливым? Пожалуй, другим тяжелее достичь этого состояния.
Николай Наседкин: Во-первых, такого состояния нет. Я считаю, что наш труд – это каторжный труд. Да, когда ты работаешь – ты забываешь себя. Но как только ты себя вспомнил – это счастье кончается.
Счастье оно бывает, когда у тебя объединяются труд и идея, и эта идея состоялась. Но ты должен исполнить эту идею, ты — просто исполнитель. Ты должен следить за тем, чтобы все участники срабатывались, чтобы строители построили всё как надо, ничего не развалилось. Всё состоит из этого.
ЭВ: Художнику нужно признание?
Николай Наседкин: Это не мешало бы, даже необходимо, но смотря какое признание. Признание может человека и испортить. Нужно иметь вокруг таких хороших и честных людей, которые скажут художнику, как всё есть на самом деле.
