Микеланджело обессмертил себя, расписав потолок и алтарную стену Сикстинской капеллы. Но какой ценой? — Он убил свою спину и лишился здоровья. И, боже, как он стенал об этой работе.
Записку полную хандры в виде сонета Микеланджело отправил своему другу Джованни да Пистойя в 1509 году, через год после четырёхлетнего ада по украшению самого священного места в западном христианском мире.
К тому моменту у него развилось множество недомоганий. Его щитовидная железа (известная как зоб) раздулась, его позвоночник искривился и прирос горбом, грудь впала и её скрутило винтом, ноги постоянно сводила судорога, а зад болел от напряжения. Мало? С его кисти на лицо постоянно капала краска.
«Моя кисть все время надо мной, с неё сочится краска, оставляя на моем лице жирный помет», — писал он.
Причиной всего этого была поза, в которой Микеланджело простоял, расписывая потолок высотой 20 метров. Флорентиец работал стоя. Его шея была отклонена назад, а рука высоко поднята над головой. Он описывает это в своём послании карикатурой на человека, постоянно стремящегося вверх.
Работая в условиях боли, на хлипких строительных лесах, и почти всегда в одиночестве, Микеланджело оказался в ловушке своих мыслей. У него появились сомнения. Он беспокоился, что рисование в таком неестественном положении приведёт к плохой работе. «Картина мертва, — пишет он. — Я не в том месте — я не художник».
Конечно, это звучит мелодраматично, но стоит иметь в виду, что Микеланджело считал себя скульптором, а не художником. Когда папа Юлий II попросил его заняться потолком, тот усердно работал над мраморной гробницей понтифика и никогда прежде не писал фресок.
В Европе в XVI веке отказать Папе Римскому было практически невозможно, но Микеланджело пытался — фактически дважды. Один раз в 1508 году и второй раз в 1509 году, когда он умолял освободить его от работы после того, как плесень испортила месяцы работы.
Справедливо будет сказать, что потолок Микеланджело был в такой же степени произведением ненависти, как и трудом любви.
Вот текст его сонета полностью:
Сонет Джованни да Пистойя
(под сикстинским плафоном)У меня уже вырос зоб от этой пытки,
Я скрючился как от воды,
которую дают котам в Ломбардии.
Мой живот прилип к подбородку.Моя борода, указывая на небеса,
а мой затылок чувствует грудь гарпии на моей спине.
Моя кисть все время надо мной, с неё сочится краска,
оставляя на моем лице жирный помет.Мои бедра впились в живот,
Мой зад превратился в лошадиный круп, работая противовесом.Каждый мой жест слеп и бесцелен.
Спереди моя кожа висит,
а сзади позвоночник скрючен, сжимаясь сам по себе.
Я согнут туго, как сирийский лук.Из-за того, что я вот так застрял,
мои мысли безумны и пусты:
Любой стреляет плохо из кривого ружья.Мои рисунки мертвы.
Защити их, Джованни, ради меня, защити мою честь.
Я не в том месте — я не художник.
