Постановка самого знаменитого, самого цитируемого и, по мнению многих экспертов, самого несценичного произведения Франца Кафки – «Превращение» – состоялась 5 ноября на Симоновской сцене театра им. Вахтангова. Новое прочтение новеллы представили замечательные русские актеры во главе с немецким режиссёром Йозуа Резингом. И как представили! Пожалуй, это самое прозрачное прочтение Кафки.
Режиссёр Йозуа Резинг (Josua Rösing) поставил перед собой странную задачу — во второй раз, уже в театре Вахтангова, рассказать о «Превращении» Кафки несмотря на то, что ни он, «ни филологи, ни люди театра» до конца не понимают произведения. «Я хотел уважительно сохранить это чудо неясности», — говорит он.
Как он рассказал «Э-Вести», работа в России была детской мечтой режиссера. Но долгое время желание работать с российским театром не находило воплощения: «театральная система очень закрытая», — досадует Резинг.
Замысел же российской постановки «Превращения» возник у режиссера четыре года назад, но был реализован не сразу и поэтапно: «Три-четыре года назад я был здесь в качестве партнера одного моего коллеги, который во много раз более известен в Германии, чем я, но он не говорит по-русски. Я посмотрел его постановку, и подумал, что тоже так могу, — рассказал нам Йозуа Резинг.
Тогда в Германии у меня шло два спектакля, на которых были продюсеры из России. Они сказали, что им понравились мои постановки. Я ответил: давайте тогда сотрудничать. Сначала, два года назад, я работал с очень маленькой компанией в Питере, затем, в прошлом году поставил спектакль для «Точки доступа». Но это был не совсем мой стиль, потому что я не привык работать в таких пространствах – это был торговый центр, а я-то хотел работать в театре.
И вдруг мне звонят из Вахтангова и говорят, что пришлют человека на встречу. Потом уже я поехал в Москву, познакомился с руководителями Кроком и Туминасом, и так всё закрутилось. Сначала была идея ставить спектакль «Людвиг Второй», но потом мы отбросили её, и я предложил: Давайте ставить «Превращение» Кафки, я его очень люблю».
Не знаю, лукавит ли Йозуа, говоря о неясности «Превращения», или его творческий метод состоит в том, что режиссер не дает себе «зацементировать» её смыслы. Тем не менее, спектакль, на мой взгляд, получился кристально прозрачным и сохранившим при этом всю изменчивую палитру заложенных в неё смыслов.
Напомню сюжет истории, который, на первый взгляд, довольно фантастичен. За пять лет до описываемых событий в семье бедных горожан случается катастрофа – бизнес отца прогорает, он теряет все деньги и работу. Мать больна и не выходит из дома, а сестра Грета ещё слишком молода. Чтобы отдать долги и не умереть с голоду, главный герой – Грегор Замза — поступает на службу к одному из кредиторов отца. Он подыскивает семье квартиру, нанимает кухарку, служанку, и содержит всех на свои скромные доходы. Но вот однажды утром, проснувшись после беспокойного сна, Грегор обнаруживает, что он превратился в страшного жука! Как отнесутся к такому повороту судьбы его домашние, коллеги и знакомые?
О неясности произведения заговорили сразу, как скептики, так и поклонники-интерпретаторы. С самой первой публикации «Превращения» в 1915 году в журнале «Белые листы» (Weißen Blätter) в обществе развернулась бурная полемика и предпринимались многочисленные попытки трактовки этой новеллы, которые, впрочем, продолжаются и по сей день. Есть у него и религиозная, и фрейдистская, и феминистическая, и социальная интерпретации. Как его только не истолковывали!
Прибавьте сюда (ссылаемся на театроведа Дмитрия Трубочкина), что «Превращение», по убеждению многих — это одно из самых несценичных произведений Кафки. О его несценичности говорил и сам писатель. Он настаивал на том, что иллюстрировать, представлять конкретного жука не имеет никакого смысла — новелла совсем о другом. И это несмотря на то, «Превращение» Кафки очень часто ставят в театре и кинематографе.
Слово «жук» тут вообще-то ни при чём, оно возникает только в русском переводе для «упрощения». А Кафка использует словосочетание «ungeheueren Ungeziefer», что означает ужасное насекомое-паразит (скорее даже вредитель). Не только и не столько Грегор Замза подвержен превращению в «жука» — напротив, его трансформация осуществляется только физически. Зато его сестра обретает сердце насекомого-паразита, внешне оставаясь человеком.
Собственно, эта трансформация и находится на первом плане в постановке Йозуа Резинга. Она определяет образы героев, которые так слаженно создаются блестящей актёрской игрой вахтанговцев.
Одним из самых запоминающихся образов спектакля стала роль Греты в исполнении Аси Домской, которая так тонко и с таким реализмом показала, как сквозь образ молодой чувственной 17-летней девушки, которую все любят, балуют и многое прощают, проступает бездушное чудовище. Эгоизм героини перемежается с трогательной заботой о брате (не в пример родителям, которые так озабочены происшествием, что даже не думают покормить сына). Потом мы видим поступки, которые тревожат нас всё больше, но мы не хотим им верить и извиняем их юным легкомыслием. Ведь это юное, красивое создание нам так приятно (особенно мужчинам, братьям и отцам), что мы медлим, хотя пора бы и поставить девочку на место! И вот перед нами уже жестокий эгоистичный тиран.
Под стать тонкой игре Анастасии, образ Грегора чрезвычайно талантливо воплощается на сцене Владиславом Демченко. Вы видите пришпиленного судьбой человека: он до того исстрадался, что его лицо и руки чуть не покрываются нервной экземой, на него больно смотреть. Грегор может крутить руками и ногами, но ничего не может изменить – внешние обстоятельства против него. Зато когда он говорит, мы видим человека — единственного человека с большим сердцем в этой семье. И он остается им до конца. На мой взгляд, самая удачная сценографическая находка в реализации образа Грегора — специальный прозрачный пенал, где он томится подобно жуку из энтомологической коллекции.
Вероятно, следуя мысли Кафки о том, что «сообщить отдельный человек может только то, чем он не является, то есть – ложь. Лишь в хоре, возможно, есть некая истина», Йозуа Резинг не стал прибегать к четкому делению актёров по ролям. Только Грегор Замза здесь вполне конкретен, остальные же четыре участника, как говорит режиссёр — это «хор Грегора», который как в греческой трагедии и вопрошает, и отвечает, и обвиняет, и оправдывает. Хор же задает ритм действия.
А тон самой постановке, вероятно, задаёт любовь. Любовь режиссера и актёров к Кафке, глубокое осмысление ими действия и образов героев. Этой большой любви, которую со сцены ощущают зрители, наверное, Йозуа Резинг и обязан успеху этой германо-русской постановки «Превращения».
