Премьерный спектакль «Мама», по одноимённой пьесе известного современного французского драматурга – Флориана Зеллера, с первого же представления осенью прошлого года завоевал сердца зрителей. С тех пор он проходит с неизменным успехом на сцене «Под крышей» в Театре Моссовета.
В зале всегда много молодёжи, и каждый показ – долгие аплодисменты стоя!
Чем же он так захватывает? Ответ на этот вопрос раскрывается в размышлениях о «Маме» молодого талантливого режиссёра-постановщика этого спектакля – Павла Пархоменко, которыми он поделился с читателями Э-Вести.
ЭВ: Павел, чем заинтересовало Вас именно это произведение Флориана Зеллера, ведь у него есть и пьеса «Папа», награждённая престижной премией «Мольер», и «Оскаром» за «Лучший адаптированный сценарий» (с участием знаменитой голливудской кинозвезды – Энтони Хопкинсом)?
Павел Пархоменко: Тема этой пьесы показалась мне очень острой и предельной. Одиночество. Вообще вся трилогия Ф.Зеллера пропитана такими извечными темами, и наводит на размышления о жизни и смерти. Но в «Маме» есть какая-то безумная вертикаль внутреннего мира главной героини, которая мечется в отчаянии и занимается своего рода самосожжением… не может найти себя. В этой истории для меня есть что-то античное, хотя ситуации проявляются в контексте семейных и вокруг семейных отношений, которые уже наша современность и для наших зрителей тоже очень близкие и важные.
ЭВ: Главная героиня пьесы – Анна (Заслуженная артистка России Анастасия Светлова), в своём блистательно-экспрессивном, многогранно выразительном, ярком, остром, тончайшими артистическими нюансами, исполнении роли жены и матери, похоже, не ищет себя, а всеми силами пытается вернуть прошлое. Единственное, чем она живёт, – ролью матери! Её насилие над близкими, в этих попытках, ужасающе разрушительно! Она похожа на вампира, что высасывает все соки из тех, чьего внимания жаждет – своего мужа и сына. Она живёт чужой жизнью. Разве это похоже на поиск себя?
Павел Пархоменко: Думаю, нет такого, чтобы человек занимался поиском себя в 16 лет, а в 25 лет он понял, кто он есть, и поиск заканчивается. Я думаю, что так или иначе, человек всегда задаётся вопросом – «кто он»? «где он»? «что с ним происходит»? В пьесе нет и намёка на то, что мама «хорошая». Мама – главный монстр в пьесе. Её любовь патологична. И главный конфликт, трагедия – в том, что мама-Анна определённый период жизни растворялась в других людях, и, потому, потеряла себя. Главная идея в том, что, уничтожив таким образом себя, не развиваясь в себе самой, она уничтожает всех вокруг! Будет вернее говорить здесь не о поиске себя, а об осмыслении себя в пространстве и времени, которое тебя окружает: «что с тобой происходит»? Так или иначе она задаётся этим вопросом уже в первой сцене с мужем: «а зачем я детей от тебя родила?», «что происходит с ними?» Здесь есть моменты исследования своего прошлого, когда она вспоминает о том, какой она была, и как всё изменилось! Она будто пытается найти какую-то главную ошибку, из-за которой все пошло не так…
ЭВ: Было ли в Вашей жизни, в личном опыте, или Вашего окружения подобные отношения?
Павел Пархоменко: В моей жизни есть близкие мне люди, с которыми происходит подобная история. Они реально в жизни попадают в больницы, у них фиксируют психическое расстройство. Речь идёт не об изначальной клинике, а о том, что, когда происходит сильное психологическое, эмоциональное несогласие, напряжение, нестыковка с реальностью и невыраженность своих эмоций, постепенно, со временем, эти эмоциональные накопления приводят к патологии, к нарушениям, которые надо как-то клинически прогнозировать. Наш век, наше время плещет этими расстройствами разного рода. Люди сегодня, как никогда, обращаются к психологам. Раньше такого не было; зачем тебе психолог? – Всё можно было решить самому.
ЭВ: Пьеса «Мама» заставляет задуматься о многом. И прежде всего о том, что происходит в нашей личной жизни? Какие ошибки Вы видите в отношениях нашего времени?
Павел Пархоменко: Мы не всегда способны брать ответственность за свою жизнь. Нужно понимать, что если в какой-то момент жизнь идёт под откос, то виноват только ты сам. Хотя это и не всегда просто осознать и принять.
Со стороны, конечно, проще видеть, как поступать другим: «Вот же дверь! Возьми и выйди в неё!»
А когда человек находится внутри своей агонии, ему очень сложно выйти из этого, выскочить из этой «воронки». В пьесе такая структура, что мы видим несколько вариантов одной и той же сцены и понимаем, что какие-то сцены происходят в голове самой героини, а какие-то в реальности. И всё это сливается в одно.
ЭВ: Вы вводите в сцены спектакля символику цирка, клоунады, горелого каравая, грома и молний, дождя, густого дыма…. Что Вы хотели этим сказать?
Павел Пархоменко: Для меня густой дым – образ затуманенного сознания, знак внутренней слепоты, дезориентации. Цирк – это то, во что люди превращают свою жизнь.
Понятно, что есть разные формы безумия. Есть и формы бытовых взаимоотношений: «Я – жена, ты – муж, и почему ты приходишь в девять?» А он работает! Ну, поругались на эту тему и всё на этом. А есть такие формы, как мы видим в этой пьесе, – когда в семье слишком большие «счета» друг ко другу и очень ярко выраженные, не проговорённые накопления. Они выстреливают, взрываются, полыхают, обжигая всё вокруг, и парализуют волю родного человека. И многие люди давно так живут, хотя не любят друг друга. И тогда всё превращается в игру, в трагедию, в клоунаду!
Это похоже на вывернутость любви в свою противоположность, – искажённость этого чувства «до предела», – в некую его «адообразность», со всеми огненными проявлениями.
ЭВ: Глядя на всё на это, хочется думать-соображать, как можно дойти до жизни такой? Что бы Вы лично хотели сказать или подсказать зрителю, показывая все эти ужасы семейных отношений на сцене? И как, на Ваш взгляд, можно иначе, чем всё «прожигая», решать подобные вопросы?
Павел Пархоменко: У меня нет какого-то универсального ответа. У каждого человека есть своя личная ситуация в жизни, и какого-то выхода, одинакового для всех нет.
Мое личное мнение, – важно не врать себе.
ЭВ: Мы видим на сцене убийство любви, её патологию, то безобразие, во что её превратили…
Похоже, люди не знают, что такое любовь на самом деле, но крик, зов и потребность в ней — звучат в каждом сердце. Вспоминается шекспировский Гамлет: «Быть, иль не быть? — Вот в чём вопрос!»
Как сохранить, как вернуть любовь, и что делать, если зашёл в тупик?
Павел Пархоменко: Мне кажется в пьесе Ф. Зеллера нет никаких попыток вообще что-либо сохранить, скорее ультимативное вопрошание, предъявление счетов… Столько всего сделано, а счастья нет …вообще умение «сохранять» это большой труд, большая внутренняя работа, которая требует времени и терпения… я так думаю.
ЭВ: Но, все начинают с любви… Как же, всё-таки, её сберечь? В пьесе нет ответа на этот вопрос. Каждый выдвигает свои проблемы и потребности, и требует их решения. У Вас есть ответ на то, как не допустить разрушения любви и личности?
Павел Пархоменко: Ну любовь, ведь, бывает разная… Вселенская, Божественная, Всеобъемлющая. И это уже другое измерение. Чтобы войти в него, жить в нём, не разрушая другого, – надо прежде всего не быть эгоистом. Любовь может сохранятся тогда, когда ты способен слышать, слушать, понимать и беречь чувства и отношение своего ближнего. В ней есть вечное начало, и с нею – человеческие отношения и жизнь могут не умирать. Если не смотреть шире, замкнуться в коконе своих переживаний и ощущений, то это — только своё, личное, всегда будет обречено на разрушение и умирание.
ЭВ: Получается, мама-Анна обречена?
Павел Пархоменко: Нет конечно…Спектакль в моей интерпретации заканчивается тем, что героиня остаётся как бы одна, но при этом освобождается. Её семья совсем не такая хорошая и ласковая как она воображает. Все живут своей жизнью и, хотя мама-Анна выступает в пьесе как монстр, она всё же любит, всем сердцем… хотя и «чрезмерно». Она отдала себя им, и это для неё –любовь! Она ждёт от них такой же отдачи, не понимая, что давно выпила из них все соки, и они способны только закрываться от такой её безумной самоотдачи. Она должна остаться одна в этой ситуации, и это для неё – начало выхода!
ЭВ: Психология знает, что мужчина, хотя и сильнее разумом и физически, но психически слабее женщины. Она способна подавить и даже раздавить его. Женская психо-энергия мощнее по определению; она – самка-мать по природным возможностям, – в ней создаётся новый плод, и даётся сила его выращивать. Не случайно Ева в Священном Писании – Библии, создана Творцом как «помощница» Адаму, но не как мужеуправительница. Если женщина не становится в правильное с мужчиной соотношение, гармонии не будет. Вы это тоже хотели показать зрителю?
Павел Пархоменко: Вначале первой сцены муж Анны, Пьер похож на «зомби». Он механически отвечает на её обстрелы упрёками. Он выбит, отключён и стремится избегать любых «наездов на него». Он не понимает, что происходит, ему хочется скорее уйти подальше.
Но он не уходит на совсем. Он не способен уже это сделать. Он только избегает быть дома. Но в подсознании, внутри себя, он видит один только выход – прекратить свой плен, – застрелить её! А «замученный» любовью сын – задушить! Всё доведено до края.
Но всё это, возможно, только в её воображении, а в реальности она ни с кем и не говорит, в реальность вся её семья забегает домой на несколько минут и исчезает по своим делам. «Мама» – состояние, доведённое до отчаяния.
ЭВ: То, что она делает психологически с ними – возвращается ей физически из иной реальности?
Павел Пархоменко: Конечно, это ее разрушает…
ЭВ: Создаётся впечатление, что всё в пьесе заканчивается беспросветно…
Павел Пархоменко: Да, у многих такое впечатление остаётся. Но для меня свет наступает в самом конце, когда она просыпается в реальной больнице и понимает, что всё уже позади… Для меня просвет в том, что она освобождается от этих фрустраций своей головы. Ад – он внутри нас! И у Анны происходит своего рода встреча со своими демонами…
Она всё прошла, всё пережила, – все свои ужасы.
Этот спектакль – агония. Она проходит свой Ад, как Данте проходит все его круги.
А, у неё свои круги, когда она общается с воображаемым мужем и сыном. В реальности их никого нет! Все — где-то… Все как-то к ней заходят, и даже не здороваются…
ЭВ: Тогда, в чём Вы видите её выход из этого ада?
Павел Пархоменко: Я думаю, что в данном случае её выход – в осознании, в понимании того, ЧТО происходит с ней.
Она задаётся вопросом: вот раньше было так, а сейчас – так… для чего все это?
На этом заканчивается спектакль, и это хорошо композиционно: что на этом вопросе прошлое для неё кончается. Театр ведь ставит вопросы, а люди, в своём персональном контексте на них отвечают, или ищут ответы. Смысл же не только в том, чтобы мы оценивали ситуацию этого спектакля. У каждого есть своя жизненная ситуация, и любой спектакль – это «провокатор внутренней работы»
Мы, ведь, не приходим в жизни к ответам напрямую, сразу… В жизни всё всегда сложнее. Ты мучишься, ты чего-то не понимаешь… Внутри идёт мощная психологическая работа. В данной истории героиня проходит эту психологическую работу своего внутреннего мира. И она приходит, наконец, к необходимому и очень важному «а что дальше?» Мы знаем, что первый шаг к решению любой проблемы – осознание. И в конце этой истории мама-Анна приходит к нему. И в этом есть освобождение.
Беседовала Нина Яхонтова
