Где бы зритель ни встретился с героями этого замечательного артиста (а ролей у него в кино и театре огромное множество) — он всегда обаятелен и привлекателен; — играет ли дворянина, или солдата, или приказчика… В этом его особенность: очаровывать зрителей своей неповторимой характерностью, сияющей улыбкой и неизменным внутренним огоньком! Откуда же такая многокрасочность образов и всегда такой лёгкий, тонкий индивидуальный почерк игры?
О своем пути в искусстве, рассказывает нашему журналу Э-Вести — Заслуженный артист СССР, ветеран с почти 50-летним стажем (47 лет) служения в Театре Маяковского – Рубеко Сергей Владимирович
ЭВ: С годами, актёрский и личностный опыт становится внутренним богатством настоящего артиста, магией его игры, захватывающей внимание зрителя.
Вы – ветеран сцены с советских времён; работали с выдающимися актёрами и режиссёрами. Как Вы начинали?
Рубеко: Я пришел провинциальным мальчиком к большому мастеру, великому советскому режиссёру – Андрею Александровичу Гончарову. Перед этим – отучился год в Машиностроительном институте города Брянска. Там была самодеятельность. Она меня затянула, я увлёкся, стал маленькой провинциальной звездой института, самодеятельности, микрорайона, и возникла иллюзия – «я могу и хочу быть профессиональным артистом»! При этом — ни сном, ни духом ничего не зал ни о Станиславском, ни о ком другом. Я приехал в Москву, и меня взял на свой курс, который он тогда набирал, — Андрей Александрович Гончаров. Изюминка была в том, что он был родоначальником совместного обучения актёров и режиссёров. И я поступил не на актёрский, а на режиссёрский курс, при котором он набирал актёрскую группу. Так я попал на режиссёрский факультет, который сегодня называют «легендарный реж.фак. ГИТИСа». Отсюда я стартовал — и это было важно!
ЭВ: Чем важно?
Рубеко: Я получил не только группу педагогов вместе с Андреем Александровичем, но ещё со мной, как обучающиеся режиссёры работали молодые ребята, с которыми я приобрёл огромную практику! Здесь, уже на первом курсе режиссуры, со мной учились люди, которые потом стали большими серьёзными режиссёрами; в частности – литовец Эймунтас Някрошус. Он впоследствии стал большим режиссёром европейского масштаба. Все, кто хоть чуть-чуть знакомы с театром, обязательно знают это имя. Затем, наряду с режиссёрской, в актёрской группе учился Валера Белякович, — основатель «Театра на Юго-западе». Гончаров взял его как актёра, о чём потом горько пожалел; этюды он показывал больше как режиссёр, чем как актёр. Позже Валера ушёл учиться к Ровенских. Те несколько лет, которые я учился с Беляковичем и Някрошусом, остались в моей памяти. Я уже тогда чувствовал, что они не стандартные ребята. Но тогда, я даже не представлял, в какого уровня режиссёров они вырастут! И потом, уже смотря их спектакли, я понимал «откуда ноги растут»;
Учились с нами и другие талантливые ребята, — но я называю сейчас тех, кто почти у всех на слуху. Что до чисто актёрского опыта, — его я приобрёл, конечно, у Андрея Александровича Гончарова. Он и взял меня в Театр.
ЭВ: Ваш талант сразу раскрылся?
Рубеко: Ещё когда я учился, в конце первого курса Сергей Александрович сказал мне: «Сергей, уйдите! Вы не можете быть актёром! Я Вам ставлю тройку, ищите себя в других местах, — у вас ничего не получится». Он откровенно меня выгонял. Ставил тройку, вместо двойки, чтобы я мог куда-то переходить.
ЭВ: Но почему так? Были слишком скромным, незаметным, тихим?
Рубеко: Напротив. Я всегда был очень активен. Был слишком ярким и слишком активным! На актёрском языке – называется «наигрыш». Я «вдувал» так, что мало не покажется! Я был сверххарактерный, провинциальный мальчик, нулевой гуманитарий, — помимо моей огромной начитанности исторической литературы, которую я обожал (такой мой «бзик»)! Но, несмотря на то, что мастер не хотел меня видеть, я всё же пришёл на второй курс. Он увидел меня и ничего не сказал. В итоге был показ сорока отрывков, из которых я был занят в 38-ми.
Я лез везде! Где-то что-то играл, где-то – изображал, где-то лаял собакой, где-то плакал младенцем, ходил в массовках… И так везде — выходит Рубеко, выходит Рубеко, выходит Рубеко… Гончаров кряхтя, вздыхал и после второго курса поставил четвёрку. Но, после третьего курса – поставил, всё-таки, пятёрку! Количество проб стало переходить в качество.
Я стал уметь собой управлять. Меня ругали: «не то», «не то», «не то»… А я бился, бился, бился!.. Это подобно тому, как лягушка сучит лапками в сметане, и оно сбивается в масло.
ЭВ: Значит, таким образом всё счастливо решилось в Вашу пользу?
Рубеко: В итоге… Гончаров не взял меня в свой Театр. Я пошёл в другие театры и меня кое-где брали. В нашем дипломном спектакле «Леди Макбет Мценского уезда» я играл малюсенькую роль приказчика. Мы показали первый акт при худсовете Театра Маяковского, (при котором учились), и, всем известный артист Театра — Армэн Джигарханян, сказал: «Андрей Александрович, смотрите, — смешной мальчик! Вы что его ещё не взяли?» И другой артист Театра — Евгений Николаевич Лазарев (из худсовета) тоже сказал в мою сторону: «Да, парень интересный! А чего Вы его не взяли?» И Андрей Александрович сказал: «Как так — не беру? Это директор не берёт! (к директору) — В чём дело, Михал Петрович?!» И тот – ко мне: «Сергей! Мы Вас берём». А я им в ответ: «А меня уже взяли в другой театр!» Он — мне: «Да Вы что! У нас зарплата повышается! Отдельная комната в общежитии!» Я упирался! Я уже репетировал в другом театре… Но… здесь — родное! Я здесь учился!..Бегал в массовках! К тому же, Театр Маяковского — это престижно!.. И согласился. Стал «предателем» для другого театра. В итоге: зарплату повысили через три года, и жил я в проходной комнате с двумя монтировщиками и пожарником, и все массовки мои. Ну, а если уж эпизод (!) – тут я старался: «рвал и метал»!
ЭВ: А когда же Вы были вознаграждены признанием за такое «смирение»?
Рубеко: Андрей Александрович похвалил меня как актёра — после 17 лет работы в Театре. Я, наверное, в чём-то вырос. Это случилось; он, наконец, что-то разглядел во мне, что-то увидел! Стал предлагать роль за ролью… И в конце концов, подал на Звание Заслуженного артиста.
Вначале, вроде, не было видно артиста, а потом вдруг стало видно! Индивидуальность показалась интересная… И всё пошло! Появилось кино! Там роль, сям роль… Что-то увидели необычное. Теперь на моём счёту — более 130 только кинопроектов, но я, конечно же, больше театральный актёр.
ЭВ: Какие режиссёры, с кем вы работали, остались в памяти?
Рубеко: Режиссёр Юрий Иоффе. Он работал вместе с Гончаровым, и до сих пор работает в нашем театре в штате. Работали здесь и такие режиссёры как Таня Ахрамкова, Пётр Наумович Фоменко, с которыми было очень интересно работать. Он поставил у нас «Плоды просвещения», в которых я играл. Мы с трудом находили с ним общий язык. «С трудом», — это значит, что режиссёр даёт тебе очень сложные задачи, которые нужно реализовывать, исполнять, быть «вкусным» в этих задачах, а они тяжело даются, — тебе часто может быть неудобно. В итоге, когда «Плоды просвещения» были поставлены, — все были недовольны, — Фоменко всех измучил; — почему так нужно делать «ручку», почему именно такой интонацией, а не другой… И все эти объяснения длились очень долго. Но, только тогда, когда мы сыграли премьеру спектакля несколько раз, — до нас дошло, что это — очень хороший спектакль! И оценить его по достоинству, — возможно только на зрителях. В процессе понимается очень трудно. Я же понял в работе с Фоменко, что артиста можно «мучить», «дрессировать» сколько угодно, но при условии, — что это даёт результат!
ЭВ: А были у Вас особо любимые роли?
Рубеко: Одна из моих любимых ролей – офицер, поручик Миронов в «Днях нашей жизни» Леонида Андреева. Это была серьёзная актёрская удача, которую Гончаров наконец отметил. Правда, похвалил специфически: «Вы знаете, Рубеко, Вас будут хвалить!.. А Вы не верьте!»
Для него это была высокая похвала, – это значит, — он был удивлён! Потом приглашённый режиссёр Белинский дал мне роль на 20 минут — дипломата Нинковича в «Госпоже министерше» (драм. Нушеча), где я вдохновенно, с огромным удовольствием играл; обучал героиню (Нар. арт. Анисимову), как себя вести в статусе министерши, (которой она внезапно стала), танцевал с ней и говорил по-французски… Наше партнёрство в паре было очень гармонично, — что архиважно! Ведь партнёр может изгадить всё! Бывало, приходилось даже отказываться от ролей из-за неудачного партнёрства. Кстати, о партнёрстве; — в «Моссовете» эту роль играл Плятт с Марецкой, — их «убойная» сцена всем очень запомнилась, была в видеозаписи. Всё остальное забылось. Так вот, когда мы сдавали постановку, пришёл Гончаров, страшно отругал спектакль, как «дешёвенькую комедию», а на следующий день позвал меня играть в своём спектакле. Наверное, на него в «Госпоже министерше» произвела впечатление наша сцена с Анисимовой! Я думаю, это была одна их лучших сцен в спектакле.
ЭВ: Чем это можно объяснить? И есть ли критерий актёрской любви к роли?
Рубеко: Я чувствовал себя в сцене с «министершей» абсолютно свободно! Мне доставляло предельное удовольствие произносить эти слова; — когда включается всё тело и внутри всё охвачено вибрацией радости, — когда всё в тебе органично!.. Каждую роль хочется довести до этого уровня, но нет артиста, у которого всегда было бы всё классно. Бывает, что ты честно работаешь, включаешь в себе всё, — но это не твоё, и тогда ты «не вкусный», не обаятельный, — идёт энергия, но… дурная. Я открыл для себя кое-какие секреты ремесла и думаю, что с молодыми актёрами должны делиться более опытные, — те, — кто старше, чтобы этот секреты передать.
ЭВ: В спектакле «Дикарка» по Островскому в театре Маяковского, Вы ярко, живо и убедительно передаёте переживания отца в отношениях с непослушной дочерью, которую он очень хочет выдать замуж. Всегда ли необходим для психологической достоверности на сцене личный опыт? И возможны ли другие формы выражения внутренних состояний, если лично не пережил того, что играешь?
Рубеко: У меня есть и дочь, и личный опыт самых разных отношений с ней, и окружающими людьми, — что, конечно, помогает в создании сценического образа. Вспоминаю Эймунтаса Някрошуса; он — как небо и земля, как отдельная планета, которая никогда не пересекалась с образным мышлением Гончарова, хотя мы учились вместе у одного мастера.
ЭВ: А в чём специфика режиссуры Някрошуса?
Рубеко: Я работал не с уже маститым Някрошусом, а с ним, как со студентом 3-го курса. Он странно очень репетировал, — мы злились на него. Его специфика в том, что он по-своему образно мыслил и передавал это через человека. Он взял меня и ещё одну студентку — сыграть отрывок из пьесы Шейлы Дилени «Вкус мёда». Это была сцена объяснения в любви. Он сказал нашей паре подниматься каждый по своей лесенке вверх, а потом ползти навстречу друг к другу «на коленочках», и при этом говорить текст автора. Мы тихонечко стукнулись головами при встрече, и замолчали. Он выключил свет, и сказал: прикурите сигареты, и сведите два огонька вместе. Это выглядело как соединение двух людей… И так получился выразительный образ! Он владел этим виртуозно! Потом, когда он привозил свои спектакли в Москву из Литвы, Москва воспринимала их восторженно. У него была сила выразительности образа. Я видел его постановку «Отелло»; он показал победу в битве на море адмирала Отелло очень необычно. На сцене появлялось 15-20 корыт, и лысый актёр-герой собирал все верёвки от этих корыт-«кораблей» на свои плечи и тащил, пёр с огромным напряжением… Впечатление было очень сильное!
Он повлиял на меня не как актёр, а скорее, показал, какие могут быть образные решения.
Если сравнивать с Гончаровым – тот ратовал за очень конфликтный театр; очень яркий, эмоциональный. Его образность была более «простая», классическая, у него на сцене были не «маски», не «странные» как у Виктюка, а живые люди! И он находил этому выражение.
У него были не формальные ходы, условности, а было обращение к человеку-зрителю, его переживаниям и внутренним нуждам. В спектакле Островского «Банкрот, или свои люди сочтёмся» он гениально показал мир наших современников, где повсюду мы видим «дашь на дашь». Он сделал из этого комедию так – что смотришь на них, и не хочешь быть на них похожим!
Я помню гениальную фразу Андрея Александровича: «Режиссёр должен нащупать воспалённую зону зрительного зала и опрокинуть туда чашу спектакля!» Он не просто это говорил, — он это реализовывал. Это была высокая мощная школа классического психологического театра.
ЭВ: Сейчас часто звучит ностальгия по ценностям театра советских времён: по мастерству его больших артистов, по его сильным, трогающим сердца постановкам классики, по уважению к авторскому содержанию (без «изощрений» режиссёрских интерпретаций). Слышен и запрос молодёжи не только на новые формы, но и на присутствие в них «разумного, доброго, вечного». Вы проживали и помните то «театральное» время. Что Вы обо всём этом думаете?
Рубеко: В советское время на сцене было слишком много производственных тем, того, что у нас «всегда всё хорошо», — что было неправдой, была цензура, много чего нелицеприятного. Но были и глубокие чувства, темы, красота, благородство, диапазон и богатство выражений человеческой личности, мастерство… Мне очень хотелось бы видеть и чувствовать это в современном театре – душу в человеческих взаимоотношениях, любовь, искренность. Этого не хватает.
ЭВ: А каким должен быть на Ваш взгляд театр сегодня?
Рубеко: Разным. Но если есть спектакли, где «гадят», — где мы видим безвкусицу, извращение, пошлость, — надо бороться с этим отзывами, «голосовать рублём», писать об этом критикам, чтобы люди знали, что они увидят и не ходили на то «искусство», где их ждут отрицательные эмоции и разочарование. И сейчас этот процесс идёт – театр постепенно очищается от всего наносного. Люди хотят не только развлечений, но и мысли, чувства, чего-то настоящего, подлинного, ценного для души и ума. Талантливых людей у нас много.
Я верю, что всё это придёт.
Очень хочется видеть на сцене то, о чём говорил мой великий учитель — Андрей Александрович Гончаров, чей призыв я полностью разделяю: — Оставьте мне свечку в конце!
Беседовала Нина Яхонтова
