Режиссёр театра и кино, сценарист, продюсер, художественный руководитель студии «ЮГ» и театра «Модерн» Юрий Грымов – персона настолько известная, что не нуждается в подробном представлении. Мне не доводилось встречать человека, который бы не признавал за ним яркого таланта, но приходилось не раз слышать упрёки в излишней современности его постановок. Собственно, о подходе к современности театральных постановок мы и решили поговорить с Юрием Грымовым вскоре после премьеры его спектакля «На дне» по М. Горькому в театре «Модерн».
ЭВ: Юрий, Вы знаете, меня очень интересует Ваш подход к осовремениванию классических произведений. Хотелось бы у Вас узнать, как вы это делаете, каковы основные принципы сохранения классики в Ваших постановках?
Юрий Грымов: Когда я ставлю фильм или спектакль, меня интересует не произведение, меня интересует автор. Психофизика человека, писателя, который высказывается посредством своих рассказов, пьес.
Ведь что такое чтение? Автор — мой собеседник, он мне рассказывает историю. Таким образом я понимаю, кто такой Толстой, кто такой Горький. Я узнаю их, я читаю, интересуюсь. Или Улицкую, у которой я экранизировал «Казус Кукоцкого». Мне интересен автор. Если с Улицкой я мог сидеть на кухне и рассуждать, наблюдать, расспросить ее о каких-то вещах, которые она, может быть, не расскажет публично, то с Горьким такого быть не может. Ему 150 лет. Но осталось много материалов, много очевидцев, записей и т. д.
К тому эе Горький, помимо того, что ему 150 лет – это сложнейший для чтения автор. Это тяжелое чтение, и мало кто может это прочитать, но мне интересно оживление этого, мне интересен гений этой плоти.
Горький — это плоть, абсолютное мясо. Это очень интимно и очень про всех нас, про наши страхи, наших знакомых. Мы знаем этих людей, там нет того, кого мы не знаем. Я хочу жалеть этих людей. Для меня самый светлый персонаж — это Татарин. Он мусульманин, да, он цельный. А то, что я перенес все это в дорогой район – Рублевку, и превратил в лакшери — так я тем самым создал еще большую бездуховность. Какая разница, вы живете в грязной клетке или в золотой? Вы в клетке. Выхода нет.
ЭВ: Интересный подход. Насколько я понимаю Горького, он был представителем социал-демократии в искусстве, который верил в то, что когда наступит коммунизм, все люди станут намного лучше…
Юрий Грымов: Я понимаю. Русские люди вообще идеалисты. Почему многие люди сегодня, и вообще всегда, критикуют президента? Мы хотим идеального, мы хотим, чтобы он был хорош собой, умный, думал о народе, из воздуха делал деньги для страны, мы хотим идеального.
В русской литературе вообще уникальная история. Герой произведения русской литературы всегда хорош собой, еще и умный. У нас злая баба Яга, так она еще страшнючая, и Кощей Бессмертный — урод. А все остальные — прекрасные люди. Мы все время хотим жить в идеальном мире, при этом не совершая для этого никаких усилий. Мы хотим всё сразу получить от золотой рыбки.
ЭВ: Я правильно понимаю, что когда Вы переводите классическое произведение на современную сцену, Вам все равно, какова политическая окраска автора и в каком жанре он работал? Вы просто вырабатываете к нему личное отношение?
Юрий Грымов: Совершенно верно. Театр и режиссура — это вещь очень субъективная. Я не люблю коллективное творчество. Я ненавижу это и не понимаю этого. Это моя концепция, мой взгляд, мой пересказ.
Вот когда я начал ставить фильм «Казус Кукоцкого» по Улицкой, Люся сказала очень правильную вещь: «Юр, книжку-то я уже написала, а кино снимаешь ты». То есть, книжка есть, а теперь можешь делать всё, что угодно. Толстой же отдал все свои права и сказал: «Делайте с этим, что хотите». Книга есть, вы всегда можете взять книгу и перечитать ее. А это мое осмысление, мой мир, который вдруг, почему-то, стал говорить устами Пьера Безухова.
Да, я вытаскиваю что-то свое. Наверно, какой-то автор скажет: «Вы искажаете». Но единственный автор моих спектаклей, с которым я знаком — это Улицкая, и она счастлива, ей очень понравилась экранизация. Я рад наградам, которые я получил за этот фильм, и реакции зрителей.
А авторы-классики – они гениальны настолько, что я его тронул или вы его тронули, от этого Горький не станет меньше гением. Поэтому в театре вы можете того же Горького подать под другим углом. Будет ли это издевательством или нет — это уже вопрос внутреннего мира, воспитания.
Кто-то хочет показывать голую задницу на сцене, почему он это делает? Потому что это мир этого человека. Я по-другому воспринимаю мир. Мне очень понравились слова Гафта, когда он сказал о режиссуре: «Когда Вы идете в туалет, вы же закрываете за собой дверь, а некоторые режиссеры открывают двери и говорят: вот мы тут испражняемся»». Моя концепция такая: я закрываю дверь в своих фильмах, но меня интересует человек, который может испражняться. У человека есть и грех, и какашки, и все, что угодно, но туалет в моих фильмах будет закрыт.
У меня есть ещё табу: я не меняю тексты, то есть, я иду по тексту Горького или Шекспира. Если я беру пьесу, то я не хочу дописывать слова и даже менять местами сцены. Если сцены идут в порядке 1,2,3,4,5 — так и будет, а не: 5,3,1. Этого я тоже не делаю.
ЭВ: Скажите, пожалуйста, согласны ли Вы с тем, что сегодня классика людям не близка, они ее не понимают?
Юрий Грымов: Люди говорят мне: «Слушай, надо вести молодежь, они это поймут». На самом деле, мне бабушка, царство ей небесное, говорила одну фразу: «Юра, ты никогда не должен общаться так, чтобы тебя не понимали. Даже если ты говоришь слово на иностранном языке, надо его перевести, иначе тебя могут не понять».
То есть, я могу вам сейчас сказать иностранное или профессиональное слово, и вы можете меня не понять, правильно? Значит, нужно обязательно его перевести. Не надо быть специально высоколобым. Для меня это важно. Я прихожу в некоторые театры и думаю: «Подожди, они же говорят по-русски? Почему я ничего не понимаю? Я слышу, но я не понимаю, почему?». Они не понимают, что они играют, что они произносят. Я от актеров всегда в своих картинах добивался этого и горд тем, что работал с великими актерами, которые могут ТАК присвоить себе текст! Но как это сделать правильно — задача режиссера. Ведь понимаете, режиссер нужен только хорошему актеру, плохому актеру режиссер не нужен.
ЭВ: Что сегодня мешает людям, актерам или обывателям, молодежи или взрослым, понимать классику?
Юрий Грымов: Есть фантик в виде этикетки классики, так сказать, лжеглянец, и не всегда хороший педагог может преподнести материал. И я не очень доволен системой образования, где произведения даются несвоевременно, какая Каренина в 15 лет? Надо прививать что-то другое и подходить к этому произведению.
ЭВ: Вы знаете, когда я вижу Ваши спектакли, мне кажется, что Вы намеренно хотите побольше «зацепить» зрителей, вызвать у них более сильные эмоции.
Юрий Грымов: Театра без эмоций не существует, понимаете? Я смотрю сегодня современные российские фильмы про войну, я даже не плачу. На моих глазах сжигают целую деревню в фильме, а мне пофигу. Смотреть фильм «Отец солдата» или «В бой идут одни старики» с Быковым невозможно без слез, согласны? Вот военные фильмы, а сегодня — цветные картинки. Поэтому только эмоции, только прямая человеческая эмоция, слеза — прямая, честная, а не придуманная, глицериновая.
Вот мне говорят «У вас артисты так хорошо играют». Так они по-настоящему дерутся, потому что нельзя не по-настоящему. Если вы работаете на сцене, нельзя не по-настоящему драться. У меня актеры травмируются, когда бьют всю посуду, их руки в крови. Мы можем сделать посуду, чтобы она не билась на мелкие кусочки, но актер в сцене не может бить по столу и не драться.
Кстати, я вам скажу такую вещь. Вы знаете, что в Америке актеры никогда по-настоящему ничего не делают? То есть, если у вас есть сцена, где душат или сильно хватают за руку — это не по-настоящему. У меня есть актеры знакомые, которые говорят: «Ты можешь меня по-настоящему за руку взять. Схватить за руку даже до синяка». Американцы им отвечают: «Нет, меня посадят». Все эти придушения в боевиках — это всё так…
ЭВ: Судя по всему, мы тоже к этому придем.
Юрий Грымов: Судя по тому, как падает актерское мастерство, Россия уже там.
ЭВ: Поэтому у Вас в спектаклях громкая музыка?
Юрий Грымов: Это связано с тем, что спектакль только вышел. Зритель — это тоже такая некая мембрана, мы все подстраиваем под него, меняем. Сегодня только повесили новые колонки, и прямо перед спектаклем заменили задние колонки. А вчера было тихо. Я вам раскрою секрет — на спектакль нужно ходить два раза: на премьеру, а потом еще раз, гораздо позже. Многие не ходят на премьеру, потому что считают, что спектакль должен отстояться, отстроиться. Нет, на премьерах бывает такой нерв, что ой-ёй-ёй! Потом должна быть пауза, и затем надо придти на десятый спектакль.
ЭВ: Посмотреть, что из этого получилось со временем…
Юрий Грымов: Что-то осело, что-то приобрело, что-то развалилось. Это очень интересно, потому что театр — это живое, многое меняется.
