Мы опять сегодня возвращаемся в XIX век, и не случайно. XIX век — век, в котором были заложены основы современных международных отношений. Вечный спор между историками и политологами о том, что первично, а что — вторично: яйцо или курица — вещь непродуктивная. И то, и другое важно для формирования для международных отношений.
Но надо понимать, что мы сегодня живём по карте, которая была сформирована в результате Венского конгресса в 1815 году. Он поделил Европу на современные государства. С тех пор так оно и повелось.
В ту пору было определяющим мнение пяти монархов — пяти глав государств. Монархов в мире было больше пяти, но только эти пять определяли лицо мира.
Завоевать расположение всех пятерых было крайне сложно, но некоторым это удавалось, например, Луи-Филиппу, сыну герцога Орлеанского (Орлеанская ветвь пришла на смену Бурбонам в результате угасшей династии во Франции в качестве младшей ветви Капетов — третьей великой династии в Европе).
Луи-Филипп, провозгласивший себя не королём Франции, а королём французов, пытался играть роль короля-буржуа. И доигрался. Его не признавал ни один из главенствующих в ту пору монархов, входящих в пентархию — коллективную монархию, получившую впервые в международных отношениях наименования Антанты (прошу не путать с Антантой начала XX столетия).
Династия Орлеанов, или Орлеанская династия отличалась тем, что Луи-Филипп, поначалу голосовавший, как и его отец, за казнь Людовика XVI, впоследствии образумился и стал ярым роялистом и даже королём Франции.
Его отец прослыл чуть ли не якобинцем, и даже однажды на прямой вопрос в Национальном Собрании о том, аристократ ли он, ничтоже сумняшеся ответил: «Нет-нет, что Вы?! Я — сын кучера принца Орлеанского». И бил себя в грудь, изображая из себя революционера.
Но те времена прошли. На дворе уже вторая половина XIX столетия. «Страсти по Бонапарту» давно угасли. Времена изменились. Но Луи-Филипп по-прежнему играл роль «своего в доску», видимо, хорошо выучив урок, преподанный ему стариком Талейраном: «Мой главный принцип — никогда не иметь принципов».
Интересно то, что в международных отношениях Франции было необходимо признание пентархии, и, в первую очередь, важно было заручиться благорасположением российского императора. Обращение: «Государь, брат мой» Луи-Филипп заполучил от российского коллеги лишь только после того, как в результате сложнейших интриг на государственную службу во Франции был призван отошедший от дел Талейран и послан послом в Лондон, где он играл чрезвычайно важную европейскую игру до тех пор, пока окончательно не ушёл в отставку после 60 лет беспрестанной политической деятельности при первых фигурах монархов той поры.
Назначение Талейрана, покрывшего себя славой «самого честного политика в Европе», о котором жена посла России в Лондоне графиня Левен сказала: «Говорить о Талейране как честном человеке — всё равно, что говорить о премьер-министре Франции Парилиньяке, что он умный человек», означало признание в Европе государства во главе с Луи-Филиппом как вполне легитимного и рукопожатного в клубе пятерых европейских монархов.
Карта Европы тогда определяла политическую карту мира, и с очень небольшими поправками она сохраняет свой вид и поныне.
Традиция войти в клуб избранных была не просто дипломатической задачей — это была сверхзадача легитимизации данной исторической личности, пребывающей в тот момент на самом высоком должностном посту. Мало что изменилось с тех пор и в этом отношении тоже.
Вспоминается встреча G7, о которой так много говорили. Дональд Трамп, например, утверждал, что она уже на этой сессии будет иметь вид восьмигранника. Но всегда есть какая-то причина, которая мешает государству подняться на заслуженный уровень в силу личностных характеристик одного из его лидеров.
