До Евгения Марчелли шекспировского «Гамлета» исключительно через призму страстей и инстинктов рассматривал основатель психоанализа Зигмунд Фрейд. Последний посвятил исследованию эдипова комплекса в произведении английского драматурга работу «Царь Эдип и Гамлет». А худрук Театра Моссовета в новой постановке трагедии «Шекспиргамлет», исследуя эти инстинкты и эмоции, превратил пьесу в настоящее дионисийское торжество.
Кто перед нами на сцене Театра Моссовета — это шекспировский «Гамлет» или софокловский «Царь Эдип»?
Психоневротик Гамлет, традиционно рассматриваемый как главный герой трагедии, уходит у Марчелли на второй план. Он — не главный герой, но часть большого и глубокого творческого действа.
Так ли важны размышления «быть или не быть?», если героем руководят исключительно инстинкты? Что стоит воля Гамлета, если он выбран мишенью самой судьбы (рока), и не волен ничего изменить? А может ли быть так, что явившийся герою после смерти убитый отец лишь выпустил на волю его потаённые желания?!
«Пьеса построена на колебаниях Гамлета в осуществлении выпавшей ему задачи отомстить за отца; каковы основания или мотивы этих колебаний, в тексте не объяснено; многочисленные толкования драмы не смогли решить этого», — пишет Зигмунд Фрейд. И вот, Евгений Марчелли пытается дать поступкам Гамлета собственное толкование, которое отвергает прочтения, ранее предложенные на русской сцене вслед за «неистовым Виссарионом», увидевшим в герое «слабость воли при сознании долга».
Перед нами другой театр. Трагедия «Гамлет» в Театре Моссовета — это суть настоящий вырвавшийся дионисийский дух, где под аккомпанемент барабанного дуэта совершается то, что было герою предопределено и реализовано в творческом порыве людьми через ролевые игры царя и придворных. Это театр, который создан не для развлечения и спокойного размышления, но для смятения чувств.
Марчелли оформляет мысли Гамлета в форме пирамиды. Она по-гречески «пирамис» — огонь, символизирующий всю иерархию человеческой жизни. Если отец в главной сцене спектакля — пьесе «Мышеловка», располагается в центре её, то мать — на вершине. Именно она руководит эмоциональным содержанием спектакля, задаёт тон роковой дионисийской игры, где нет благоразумия, но есть страсть и хаос. Отец же Гамлета — дух, который, на что обращал внимание немецкий философ Фридрих Ницше, сообщает сыну сверхестественную реальность, которую тот не в силах изменить.
В первой постановке трагедии дух отца Гамлета играл сам Шекспир. Это подчёркивает, как важно для произведения дать верное направление этого образа. Марчелли поручает воплощение духа отца Гамлета великому Александру Филиппенко, которому под силу как никому выразить всю сложность прихода потусторонних сил — духа, задающего ритм действа, духа, уже находящегося в гармонии мира мертвых.
Трепещет решительный Гамлет (Кирилл Быркин), которому недостаёт решимости осуществить порученную ему отцом месть. Не потому, что он любит дядю Клавдия, которого считает ничтожным повелителем пред полубогом-отцом, и даже не потому, что оскорблён соблазнительным поведением матери или скован любовью к ней. Он поручен судьбе и оказывается во власти инстинктов, которым не способен противиться и против которых восстаёт вся его натура.
Инстинкты вырываются наружу у всех героев, каждого из которых мы видим в непривычном ключе, и погружение в страсти приводит к трагической развязке. Открывает себя для греха задорная жизнелюбивая Офелия — и надкусанное ей яблоко познания добра и зла делает героиню слишком осведомлённой и причастной к греху, чтобы она могла петь и жить в таком хоре дальше. Надменен старый искусный игрок Полоний, который слишком уж беспечно полагал, что искусство способно лишь развлекать.
Только в последней сцене спектакля успокаивается мятежный дионисийский дух датского двора, где действие приходит в свою конечную точку смерти. Наступает упорядоченный праздник аполлонического начала, разбираться с которым зрителям предстоит уже по дороге домой…
Премьера Театра Моссовета, несомненно, знаковая, и будет вызывать споры в творческой Москве, ведь после спектакля традиционные представления оказываются разрушены, и не сразу приходит на ум, что уходя от привычной трактовки образов «Гамлета» Евгений Марчелли отдал дань уважения как симпатиям Уильяма Шекспира к греческому театру, вызывающему яркие чувства у зрителя (в противовес придворным развлекательным театрам, которых ожидали Клавдий, Гертруда и Полоний), так и его излюбленному способу показывать театр в театре. И ещё, что особенно важно, режиссер напомнил зрителю о праве на свободный творческий путь.
