«Мера за меру» — комедия Уильяма Шекспира, которая нечасто появляется на подмостках московских театров. Думаю, что причина проста — уж слишком она сегодня походит на политический памфлет, а вступать в столкновение с властью не хочет никто. Дерзнул же сделать это молодой режиссёр Саша Золотовицкий на Малой сцене «Маяковки».
В последние годы на такое решались разве что Юрий Бутусов в Театре Вахтангова и британский режиссер Деклан Доннелан в театре Пушкина. Спектакли вызвали большой резонанс и получили признание у публики и профессионалов, но после этого сложная, мрачноватая комедия Шекспира была позабыта, хотя творческим экспериментам литературная основа даёт широкий простор.
Саша Золотовицкий не удержался от возможности перенести христианскую философию Шекспира в современную политическую жизнь. И получилось, что на место стремления к благополучию граждан и изданию справедливых законов в современную политику пришёл китч: «харассмент» и движение MeToo… Вы будете удивлены — шекспировский текст вполне позволяет проводить подобные параллели.
Театр Маяковского — серьёзный академический театр. Актёры сумели не только придать спектаклю современный задор и местами веселье, но и сохранить сложность и глубину шекспировского текста. Перед нами разворачиваются три основных его пласта:
- дискуссии о законе и благодати
- размышления над искушением властью и контролем за коррумпированными чиновниками
- вопрос морали в обществе и сладострастие как порок
В «Мере за меру» нет однозначно положительных и отрицательных героев; где есть политика — там искушение, соблазн и грех.
Представьте себе, что герцог из «Меры за меру» имел массу черт, схожих с современным Шекспиру королем Иаковом, ставшим покровителем труппы в мае 1603 года (накануне создания пьесы). Тот тоже не любил публичности и задумывался о том, как улучшить положение подданных и избежать произвола чиновников, издав трактат Basilikon doron («Королевский дар»). Там говорится: «Законы — это правила добродетельной жизни, а не ловушки, в которые могут попасться добрые люди; и поэтому закон должен толковаться в соответствии со смыслом текста, а не буквально».
Ах, этот коварный английский драматург, который, казалось бы, хотел потрафить покровителю: на протяжении всей пьесы он крушит идеалы своих персонажей и изображает их склонными к человеческим ошибкам. Может показаться, что всесильный герцог Вены, печалящийся от своей мягкости, «распустивший» народ и признающийся в любви к нему — это истинный любящий отец. С какой убедительностью Дмитрий Гарнов держит интригу этого правителя до конца, как он гармоничен в сутане — но едва от его покровительства может последовать отказ, как в мгновение ока лицо приобретает уже знакомый дьявольский оскал.
Зачем же переодевания, прилично ли это правителю-отцу нации?
«Какой мерой вы судите — такой и вас осудят», — говорит мудростью Нагорной проповеди Шекспир. Но разве люди, обличенные властью, примеряют на себя удел, который уготовили подчиненным?! Людей отправляют в изоляцию в ковид, а сами едут на вечеринки!
Изабелла, которая собирается принять обет целомудрия и уйти в монастырь, просит неподкупного наместника герцога Анджело сохранить жизнь ее брату, и того пленяет её чистота, которую он хочет забрать в обмен на жизнь человека, пойманного за добрачную порочную связь. Казалось бы — премилое в поступках существо, но чистота её не убеждает и зрителей, и самого Шекспира. Наталья Палагушкина очень точно передала в своей героине её угловатую гордыню — точь-в-точь как её высмеивает английский текст.
Никто не виновен, потому что все одинаково виновны. Но главный отрицательный персонаж — пуританин Анджело, виновней всех. В его образе (Евгений Матвеев проносит до конца невозмутимое убеждение героя в своей безгрешности) английский драматург клеймит своих идейных врагов, непрестанно требующих закрыть театр и невольно зацикленных на секс из-за лицемерного отказа от него.
У Шекспира много недосказанного как в тексте, так и в конце финальной сцены, где ни у кого из участников любовных интриг нет ни одной строчки, поэтому каждый режиссёр ещё с XVII века пытается наполнить его логическим концом.
Саша Золотовицкий выбирает современную форму в желании показать предысторию политической волны на «харасмент» — домогательства к прекрасному полу, пользуясь служебным положением, что, пожалуй, демонстрирует, как низко пала политическая мысль.
Увы, сегодня от христианской проблематики, которой полон Шекспир и которой пытались руководствоваться политики прошлого, политический истеблишмент перешёл к упрощённой травле друг друга за грехи, Грехи, которые свойственны всем, а людям при власти особенно — недаром третьим искушением Христа в пустыне было царство над людьми.
Века прошли, а как современен Шекспир — нет ничего более двуличного, чем жесткие законы о морали, которым не способен следовать тот, кто принимает их.
