Сегодня я просмотрел телевизионную передачу, в которой выступал директор Национального исследовательского института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) Александр Дынкин. Он рассказывал о мировых трендах и о состоянии международных отношений сегодня. Моё глубокое убеждение состоит в том, что ИМЭМО — мировой бренд, но это мировой бренд в прошлом. А сегодня это уже национальный бренд.
Раньше ИМЭМО был учреждением, которое боялись и уважали во всём мире. Как правило, «золотой век» ИМЭМО связывают с именем Н.Н. Иноземцева. То была сложная и противоречивая эпоха, но именно в период до 1991 года этот институт стал мозговым центром всей внешней (и не только внешней) политики СССР.
В то время он (академик Н.Н. Иноземцев) дал бы анализ текущего положения в мире, где идёт глобальный передел, и обязательно указал бы, где место и роль России, и где тот самый «круг Нибелунгов», та условная окружность интересов России в мире.
В ту пору никакие журналистские обороты и оценки типа: «Мне кажется, мне представляется, а может быть так, а может быть и эдак», — не были бы возможны. Была бы стройная выверенная аргументация с конкретным лапидарным выводом. Причём он был бы категоричен: так и никак иначе.
Например, говоря языком ИМЭМО той поры, я бы сказал так: «Пандемия — это начало нового мироустройства. После окончания пандемии мир будет иным (он уже сейчас иной). А место и роль России в новом мироустройстве, в новой архитектуре мира будет следующим: Россия будет страной второго эшелона развития, которая по-прежнему будет влиять на мировые международно-политические и международно-экономические тренды в силу своего военно-политического, военно-технического и природно-ресурсного потенциала. В условиях, когда мир будет поделён между двумя основными игроками: Китаем и США, России будет уготована роль не играющего форварда, а, в лучшем случае, играющего тренера».
Исходя из нынешних оценок А. Дынкина, Россия сегодня может быть влиятельным советником то с одной стороны, то с другой, но определять «судьбу игры», как это было в эпоху, когда ИМЭМО возглавлял академик Иноземцев, она уже, конечно, не сможет.
Когда ИМЭМО был мировым брендом, схема принятия решений выглядела приблизительно так: идея, рождённая там, поступала в директивные органы (ЦК или международный отдел ЦК), где она проходила обсуждение на Политбюро, а затем спускалась в так называемые исполнительные органы (МИД, Министерство обороны, разведку и органы экономического управления).
По сути дела, при Иноземцеве ИМЭМО исполнял функции некоего компьютерного центра по управлению всеми основными трендами политического и экономического развития страны, ведь его главная задача в ту пору была не догнать, а перегнать империализм. Для этого в ИМЭМО, как оазисе, «резервации интеллектуалов» дозволялось любое свободомыслие, более того, оно всемерно всячески поощрялось. «Не дай Бог, ты будешь заниматься чьими-то перепевами, — говорил мне мой начальник — профессор В.Н. Шенаев (в ту пору, как ни странно, секретарь парторганизации ИМЭМО). — Ты должен выдавать «на гора» только свои собственные мысли». При этом он добавлял: «Запрещаю тебе говорить: по мнению таких-то экспертов, надо говорить: по моему мнению».
Все наши записки: как «открытые», так и «закрытые» должны были идти либо за нашей подписью, либо без подписи вообще. Но никогда не за подписью начальника.
Я вспоминаю золотые годы в ИМЭМО, ведь они были золотыми не только для организации, но и для меня тоже, потому что я мужал, развивался, читал «правильную» литературу и общался с «правильными» людьми. С одной стороны, я разговаривал и беседовал с такими людьми как академик Милейковский, автор классических произведений по политэкономии социализма, с другой стороны, с Кивой Майдаником, сторонником «революционного взрыва» в странах Латинской Америки, или Эльгизом Поздняковым и Владимиром Размеровым, специалистами по теории международных отношений и истории внешней политики послевоенного периода.
Для меня те годы (1978-начало 1990х) были школой беспрецедентного обучения и накопления уникальных знаний и по моей узкой специальности, которая впоследствии дала мне возможность для широкого выбора смежных дисциплин как в преподавательской, так и в исследовательской деятельности.
Я долгие годы возглавлял Центр средиземноморских и южноевропейских исследований в составе РАН РФ, и уже с позиции ведущего научного сотрудника (17 разряда из 18 существовавших) ушёл работать профессором в один из ведущих ВУЗов, концентрируя своё основное внимание на мировой экономике и международных отношениях.
Сегодня я завершаю главную монографию моей жизни, которая посвящена осмыслению сложных процессов в международных отношениях, которые меня волновали всю жизнь: традиционалистские тренды консервативного толка. Сегодня о международных отношениях написано очень много литературы, но в основном она посвящена ультралиберальным и неоконсервативным течениям в развитии общественных отношений. Никто не может ответить на вопрос, почему мир не распался до сих пор на куски после всех событий, а ответ, тем не менее, есть. Это традиционализм.
Возвращаюсь к тому, о чём начал. Много лет назад, стоя в очереди с подносом в руках в обеденный перерыв в ИМЭМО, в моей голове были следующие мысли: вот этот самый высокий человек в сером костюме двухметрового роста в изысканных, всегда начищенных до блеска ботинках и говорящий почти женским голосом (фальцетом) — пэр Англии. Его последняя должность в Великобритании — замминистра иностранных дел Великой Державы. Он в тот день сказал: «Политбюро — это клуб престарелых джентльменов», и эта мысль мне не давала покоя.
Когда я поступал в аспирантуру ИМЭМО и сдавал экзамен по специальности, то председателем приёмной экзаменационной комиссии у меня был этот самый человек, которого мы, как и весь мир, знали как Дональд Маклейн; он носил в то время фамилию Мадзоевский. Мне попался билет, где третьим вопросом была «Атлантическая Хартия». Как известно, это был первый документ, в котором говорится о том, что Великие Державы — США и Англия — в противовес нацистской Германии «берут» третьим Сталина. Если мне память не изменяет, Хартия была подписана на борту американского линкора в водах Ньюфаундленда, подписантами были Рузвельт и Черчилль. Это был, кажется, 1940й год, и документ носил стратегический характер — он менял весь мир.
Эпизод, который я сегодня рассказываю, был очень поучителен для меня. Свидетелями того, что я рассказываю, ныне являются Алексей Баваров, помощник учёного секретаря ИМЭМО, и заведующий аспирантурой профессор Вишня. Эпизод следующий: найти материалы и сам текст Атлантической Хартии было трудно по понятным причинам, но, тем не менее, в справочниках по международным отношениям (в частности, под редакцией Потёмкина) это было возможно.
В справочниках, однако, не было указано количество статей, поэтому, когда председательствующий после моего развёрнутого ответа спросил меня о том, сколько было статей в Хартии, я, «тыча пальцем в небо», сказал: 10. Председательствующий, который был выше всех даже сидя на стуле, повернул свою очаровательную физиономию сначала в одну, а затем в другую сторону, и громко произнёс с неизменным акцентом своим высоким фальцетом: «Вот видите, как надо готовиться к экзамену! Как человек хорошо подготовился!». Я при этом выдохнул и подумал про себя: «Ну, пронесло».
Тогда ещё можно было курить в здании. Выйдя вдвоём с председательствующим в коридор после экзамена, стоя на балкончике и глядя на шумную Профсоюзную улицу, усаженную прекрасными деревьями, мы завели первый в нашей жизни разговор об Испании, где, оказывается, бывал Д. Маклейн. Меня удивило, почему он спросил меня о здоровье Долорес Ибаррури (Председателя компартии Испании, которая до середины 1970х годов прожила в СССР). То ли он её знал лично, то ли испытывал к ней симпатию как к легендарной «Пасионарии» — он мне этого не сказал.
Таким был ИМЭМО в ту пору. Он дал миру не только инструменты решения конкретных, текущих политических задач, разрабатывая такие программы как «Разрядка», «Мирное сосуществование систем», но и оставил науке и истории науки крупные документы и монографии, которыми и поныне пользоваться добросовестным учёным — большая честь. Я с огромной теплотой и пиететом вспоминаю своё сотрудничество с сектором международных отношений, который возглявлял всемирно известный учёный Владимир Гантман. До сих пор на моём письменном столе лежит одно из лучших произведений ИМЭМО той поры: «Критика буржуазных теорий международных отношений». Это поистине эпическое по масштабу энциклопедическое произведение и сегодня даёт ответ на многие вопросы мирового развития.
История не имеет сослагательного наклонения. «Если бы, да кабы, да во рту росли грибы» — это никак к ИМЭМО относиться не может. Эта организация в эпоху Н.Н. Иноземцева не может в более поздний период существования сравниться с институтом с тем же именем, быть его римейком.
