В российской академической среде накануне транзита — перехода от одной властной ситуации к другой, нарастает дискуссия о том, почему была выбрана именно существующая модель экономики. Она и есть главная причина основной неудовлетворённости общества властью, она диктует немедленную смену её и замену на новую.
В экономических ВУЗах в России (а я 25 лет преподавал в РЭУ им. Плеханова) это преподносится так: модель, выбранная в других постсоветских странах (например, в соседней Польше — модель Лешека Балцеровича) якобы не подходила для России в силу специфики, состоявшей в том, что правящая элита — номенклатура, стояла на позициях сохранения большей части населения страны в виде неимущего класса. Якобы это была дань предыдущей советской модели.
Я хорошо помню, как на протяжении 1990х годов в кулуарах и напрямую (главным образом, на закрытых переговорах разного уровня между российскими и зарубежными дипломатами) проводилась такая мысль: номенклатура, засевшая на всех уровнях властной пирамиды, несмотря на запрет на политическую деятельность КПСС и других политических партий, сопротивляется внедрению модели социально-рыночного хозяйства, предусматривающей прямо противоположную расстановку сил и средств: наличие большой группы благополучного населения, достаточно большого среднего класса, отсутствие нищих и бедных и присутствие небольшой, но довольно мощной страты богатых и сверхбогатых, но не более 1-3% от общего числа населения.
Если говорить в сжатом виде, то предполагалось внедрение рейнской модели — той модели экономики, которую в науке называют моделью социально-рыночного хозяйства (СРХ). По этой модели сразу после Второй мировой войны пошли пять стран Европы во главе с Германией и Францией. А такие страны, как Швеция, Дания, Финляндия, Норвегия, ряд азиатских и даже африканских стран (ЮАР) пошли по этой модели ещё в 1930е годы.
Описать эту модель с экономической точки зрения в рамках одной статьи не представляется возможным. Но рейнская модель или социально-рыночная мировым экспертным сообществом признана как самая перспективная и удачная из известных. Основной контингент в мировой экономике, её главный драйвер — новые индустриальные страны (НИС), которых насчитывается уже большая часть государств-членов ООН, начинали свой путь к процветанию выбрав для себя рейнскую модель.
Первыми пяти странами НИС были Тайвань, Сингапур, Таиланд, Малайзия и Южная Корея. Во вторую волну вошли ещё семь стран во главе с Индонезией, Мексикой, Аргентиной и другими.
Главными критериями рейнской модели являются два: наличие большой и развитой социально-экономической инфраструктуры, куда государство и частный сектор закачивают не менее трети объёма своего совокупного ВВП, и показатель доли промышленности в ВВП в размере не менее 27%. Всего для модели существует 21 критерий, в том числе фактор наличия большой сферы услуг, достигающий до 60% от ВВП.
Все постсоветские страны — бывшие союзники СССР по Варшавскому договору и СЭВ, пошли именно по этой модели. Наиболее удачными примерами переходного периода стали Польша и Чехословакия (Чехия и Словакия). Эти страны сейчас уже далеко впереди России в социально-экономическом плане.
Во всех экономических ВУЗах России, включая и РЭУ им. Плеханова, пример Польши как пример плановой экономики, плавно вошедший в экономику богатых, изучается особо. Например, в учебнике проф. Ю.Г. Пушкина есть специальная глава, посвященная польскому варианту развития событий, которая повествует о том, что можно и даже нужно было России уйти от шоковой терапии в эпоху реформ и плавно войти в модель социально-рыночного хозяйства, главенствующую для большинства стран.
Так всё же почему была выбрана именно модель для бедных, в которой мы живём уже более 20 лет после падения СССР, а не «модель для богатых» — рейнская модель СРХ, для которой в стране было всё, кроме одного: необходимой политической воли и здравомыслия в момент выбора пути развития?
Есть миф о том, что всё население России было против рейнской (шведской или скандинавской) модели и само захотело пойти по пути азиатского способа производства, который ещё классики политэкономии осудили как маргинальный. Но это не так.
Да и соседний Китай, где позиции коммунистической партии были значительно прочнее, чем в СССР, быстрее и комфортнее прошёл тот путь, по которому по до сих пор не понятным причинам не пошла Россия. У нас была создана «модель для бедных», а должна была быть создана «модель для богатых».
В сознание общества для объяснения причин выбора внедрялся для понимания миф о наличии у властей некоей, только им известной тайны России, связанной с тайной мироздания. Наводилась тень на плетень, и через изощрённые средства пропаганды со 100-летней историей проводилась мысль о наличии у властей ковчега, внутри которого находится священное яйцо, внутри которого и находится игла Кощея Бессмертного.
Эта мифологема основывалась на нелепой мысли о том, что только у властей есть тайная сила, о которой знают только они, но кроме них не знает никто. При этом в сознание населения внедрялась мысль о том, что нечто будет открыто ему, когда придёт время. Когда — знают только Они.
Весь этот бред сивой кобылы, не имеющий под собой реальных оснований, охватывал все СМИ на протяжении 1990-2000х годов. А тем временем шёл процесс перераспределения основного капитала внутри правящей элиты. В этом смысле никакого разрыва между экономической ситуацией с 1917 года по сю пору нет и быть не может.
Нобелевский лауреат по экономике, специалист по соцстранам Янош Корнаи утверждает, что единственная страна на всём постсоветском пространстве, пошедшая по пути сохранения в основных чертах командно-системной модели управления с извращёнными формами внедрения рынка — это Россия. Рынок был внедрён только в части создания конкурентной среды для богатых и сверхбогатых, но ни для всех остальных.
Одним словом, контроль за частной собственностью над средствами производства, который был установлен ещё в 1917-1918 годах под видом общенародной собственности, а на самом деле механизм контроля узкой группой лиц над частной собственностью на средства производства, сохраняется.
Все права на контроль были переданы либо родственникам, либо тем лицам, которые обеспечивали все условия, продиктованные передающей стороной по контролю на вечные времена. Очень точная дисциплина под названием социальная антропология описала вышеизложенный механизм, вплоть до перечисления имён и персоналий. Наиболее известная работа по СССР и России — бывшего сотрудника ИМЭМО АН СССР Михаила Возленского в конце 1960 — начале 1970х годов. Книга «Номенклатура» стала классическим трудом по названной ситуации; она изучается во всех ВУЗах, включая российские, и была несколько раз переиздана в постсоветский период.
Я не вижу ничего плохого в том, что земные идеалы социалистической справедливости должны были восторжествовать ещё на Земле, а не в Царствии Небесном. Но в том-то и дело, что это было известно властям, что провозглашаемые идеалы не могли быть реализованы в принципе никогда. Обман был необходим им, чтобы начать создавать «модель для бедных» и сделать население беспомощным и бесправным. Такой страной легче управлять, власти здесь способны проводить любую внешнеполитическую линию без оглядки на мнение гражданского общества.
Об этим писали как сами авторы «замечательных идей», так и многие философы пореформенной поры и советские писатели, такие как Фазиль Искандер в «Сандро из Чегема». Эпизод со льнущей к сапогу хозяина общипанной курицей, ищущей какого-то тепла — самый блестящий зрительный образ того общества, который человеколюбивые авторы российской экономической модели воплотили в жизнь.
