Все же прекрасно понимают, что отсутствие достойного уровня жизни для большинства людей страны — это есть главный вопрос экономического благосостояние государства.
«Назидать легко!, — скажете Вы, — Лучше скажите, что делать?!».
Хорошо, я скажу, что делать.
Первое, что надо сделать — это определить, что такое социальная справедливость для данной конкретной страны. Хотя понятно, что существуют общие, фундаментальные критерии. Здесь они одинаковы и для Полинезии, и для России.
Дело в том, что без определения сути вопроса о социальной справедливости невозможно и сконструировать социально-экономическую модель общества. Не сделав этого последнего, невозможно и сконструировать модель экономического роста, поскольку не понятно, куда в конце концов будут идти блага, полученные от этого роста.
Кажется очевидным, что чем сильнее экономика, тем богаче её граждане. Давайте представим себе, что экономика действительно в ближайшие пять лет будет давать 5-6% среднегодового прироста ВВП в год. В этом случае — да, действительно, возможно (хоть и очень условно) страна войдёт в пятёрку самых благополучных стран мира. Но это что, показатель благополучности экономики, что страна войдёт в пятёрку? Люксембург, насколько мне известно, ни в какие пятерки, десятки и двадцатки не входит. Да, но вы посмотрите, какой там уровень жизни! И он уже у них был давно…
Критерием экономического развития должно быть общее среди населения благосостояние, которое, как совершенно справедливо утверждают учёные, точечными повышениями зарплаты и не регулярной индексацией пенсий не поможешь — это Каменный век. Должна быть системная, взвешенная, продуманная и долгосрочная программа всеобъемлющей социальной реформы. И эта социальная реформа не может быть на основе принципа «отобрать и поделить». Это мы уже проходили. Уроки этого страшного дележа глубокими ранами на теле всего общества закреплены в сознании людей и каждый день дают о себе знать.
Как показала отечественная история, принцип «взять и поделить» в эпоху нового индустриального общества (НИО-2) невозможно. Есть другие взвешенные и разумные инструменты, которые находятся в руках разумного центра — регулятора. Разумный центр, понимая, что вопрос социальной справедливости — это вопрос первостепенной важности, первое, что определяет — что такое социальная справедливость. Второе, что он делает — он определяет, что является движущими силами экономики. Другими словами: «Кто и что даёт национальное богатство?». И третье, что он делает, проведя полную инвентаризацию всех социальных слоев и прослоек общества, а затем путем экономических инструментов перелива материальных благ — создаёт гармонию в режиме социального согласия или социальной симфонии.
Волевым образом, в одночасье отдать и поделить — другими словами, силовыми методами откачать из одного сосуда, чтобы перелить в другой — невозможно. И понятно почему. Это приведёт к социальным катаклизмам.
До революции социальная структура была строго стратифицирована. Да, она давала сбои из-за неумелых, непродуманных (особенно на местах) действий, она явилась своего рода заложенным минным полем, и когда был сделан один-единственный неумелый шаг — все поле сдетонировало. Возьмите хотя бы на первый взгляд продуманную реформу «Михаила Михайловича Сперанского — Александра Второго». «Крестьянский вопрос» так и не был решён, и в свое время произвёл взрыв, вывернув страну наизнанку. А ведь можно было бы сделать все разумно и экономически выверено. И не решён-то был один-единственнственный вопрос, оказавшийся самым главным: как получить крестьянину в реальное пользование предназначенный ему его законный земельный надел? Ведь фактически ему, крестьянину, по сути надлежало его выкупить. Но даже при этих условиях не были созданы необходимые финансовые инструменты для решения этого первоочередного вопроса.
Крестьянский банк так и не был создан, а система ссуд и льготных займов так и не заработала. Если говорить по существу, то реформа не только не была половинчатой, но стала примером того, как не надо проводить аграрную реформу, и запомнилась как антиреформа и яркий контрпродуктивный пример.
Это был пример того, как «благими намерениями была вымощена дорога в ад». Лучше уж было бы её и вовсе не проводить, чем проводить её таким образом, как она была реализована. Тем более, что уж и не так однозначно было мнение среди крестьян относительно личных земельных владений в ту пору. Если вспомнить классику, то можно привести высказывание Фирса в пьесе А. П. Чехова «Вишнёвый сад» о том, что «в ту пору у страны случилось несчастье». Присутствующие стали гадать: о каком-таком несчастье говорит старый крестьянин? Может, о русско-турецкой войне? Или об эпидемиях холеры и чумы? А может быть, об извержении вулкана Кракатау на Суматре? Тогда брат помещицы прямо его спросил о том, что он имеет в виду. И старик ответил: «Да тогда, когда крестьянам вольную дали!».
Другими словами, вольную-то вольную, от земли-то открепили, а землю по существу и не дали.
В основе основ лежит отсутствие понимания социальной справедливости. Понятно, что тема зыбкая, скользкая, сложная, но не ухватив её суть невозможно решить и более сложные задачи встраивания верным образом нацеленного экономического курса.
Так и сейчас. Более 100 лет спустя необходимо выстроить весь программный курс на основе взвешенного, рассчитанного направления социально-экономического развития.
И в самом деле, как показала истории, самым лучшим союзником аристократии были крестьяне. И кто больше всего пострадал в результате так называемых реформ 1917-1991 годов? Аристократия и крестьяне. Мещане и купеческое сословие пострадали в меньшей степени.
Купечество имело столько же средств, сколько и аристократия, но в отличие от нее купечество — о чем и говорит русская литература — тратить свои средства не умела. Она их попросту в основном прожигала.
Если в основном аристократия думала о благополучии страны в целом, то купечество как класс в лучшем случае обеспокаивалось сословными интересами. И понятно почему.
Охрана сословных интересов обеспечивала им в дальнейшем и сословное процветание. Для них пуще неволи было думать о том, что надо вкладывать в общенациональное благосостояние. Редкий случай, когда представители этого класса ярко и последовательно выступали за общенациональное благосостояние. Да это и понятно — капитал рождает капитал, капиталист поддерживает капиталиста только там и тогда, когда капиталист выгоден и полезен капиталисту. Только так, и никак иначе.
Общеклассовые интересы в этой социальной прослойке российского общества хорошо показаны в пьесах А. Н. Островского и А. В. Сухово-Кобылина.
Делать ставку в программе национального возрождения только на предпринимательский класс — вещь ошибочная и недальновидная. Движущей силой современного российского общества в решении основных национальных задач могут быть учёные — пролетарии интеллектуального труда, интеллектуалы-энтузиасты, болеющие за национальное процветание и прогресс — свободные от пут и бремени капитала и частной собственности на средства производства.
Последние мировые конгрессы, посвящённые мировому развитию, целям и задачам новой индустриальной революции, рождающей Новое индустриальное общество-2, утверждают и утверждают справедливо, что основой новой социальной формации должен стать потребительский класс. Класс, который производит, но в первую очередь — потребляет, потому что потребление рождает спрос, а без спроса, как известно, нет экономики.
Потребительский класс — он же класс-амортизатор. Он даёт основу для социального контракта, и для экономического прогресса.
В России в научном смысле этого слова нет потребительского класса. Социальный запрос на потребительский класс очевиден. Потребление в стране заметно ниже всех мыслимых и немыслимых уровней сбалансированных величин.
Общее нищание населения, стремительность которого для всех очевидна, приведёт (да уже приводит) к необратимым для экономического роста последствиям.
Как говорит один мой сосед по даче — водитель автобуса, изо всех окон, если не изо всех щелей, звучит тезис о том, что регулятору следует инвестировать в основной капитал и в потребление. Это два первых непреложных условия для экономического роста.
Но для этого прежде надо решить главный вопрос: вопрос о социальной справедливости. Другими словами, рост ради роста или рост ради прогресса? Но прогресс — это прежде всего рост благосостояния населения, причём под благосостоянием населения понимается не рост благосостояния населения нескольких коттеджных поселков в определённых районах, скажем, Подмосковья, или нескольких улиц в Лондоне, где часто слышна русская речь, а речь идёт о 1100 российских городов и 52000 российских населённых пунктов, разбросанных по безбрежным просторам одной шестой части суши.
